Спустя несколько минут он вернулся в окоп командира роты. А ещё через минуту миномётный обстрел аэродрома прекратился.
Воронцов забрал у Колобаева винтовку и лёг на бруствер. По цепи, от ячейки к ячейке полетела команда: «К бою!» Рота в одно мгновение напряглась, как взведённый курок.
В прицел Воронцов поймал бегущие к горящей казарме и наполовину разрушенному КПП фигурки штрафников, их разорванные криком рты, немецкие каски, нырявшие в окопах. Каски постоянно перемещались то в одну сторону, то в другую. Штрафники подбежали и начали падать прямо на них.
– Чёрта они побежали… – сказал Численко, наблюдая за боем в бинокль.
Глава десятая
Ночь застала их на марше. Шли вдоль дороги, спотыкаясь и засыпая на ходу. По дороге плотной колонной двигалась бронетехника и кавалерия. Двигались «тридцатьчетвёрки» с высоко задранными пушками, тяжелые КВ и ИСы, тем же порядком, колея в колею, следовали самоходки и трёхосные артиллерийские тягачи с зачехлёнными орудиями, «студебекеры» с реактивными установками, полуторки, доверху, под самые тенты гружённые ящиками и мешками. Порой на полчаса или на целый час технику сменяли конные запряжки. Четвёрки сытых, отъевшихся на тыловых лугах лошадей тащили приземистые противотанковые пушки с орудийными передками, тяжёлые миномёты, полевые кухни. Шли санитарные автофургоны и обозы. Эскадроны кавалерии взводными колоннами, лихо цокая копытами, обгоняли утомлённую маршем пехоту.
– Пошли славяне! – слышались усталые, но радостные голоса бойцов.
– Покатилась махина!
Восьмая рота и остатки ОШБ шли в авангарде полковой колонны. Уже гремело далеко на западе. Там, за лесом, стояло зарево. Оно шевелилось, как живое, ворочалось, иногда вспыхивало так, что колонна, двигавшаяся по шоссе, просматривалась на километр. Поблескивала багровой испариной броня танков и горбатые щиты гаубиц. Блики играли на ребристых тентах ЗИСов и «студебекеров», на осунувшихся лицах бойцов.
– Смена наша пошла, – с надеждой посматривали на тентованые грузовики бойцы.
– Второй эшелон.
Они ещё не знали, смогли ли они сделать прорыв или только достигли незначительного вклинения в оборону противника. Что будет дальше? То ли немцы подтянут резервы и контрударом попытаются ликвидировать клин, и тогда им снова придётся вступить в бой, но уже в менее выгодных условиях и с неясным результатом. Или всё же брешь проделана на всю глубину, и танковые соединения начали свёртывать фланги противника и загонять его размётанные части и разрозненные группы в «котёл»? Вот и подумай, что хуже всего на фронте, когда кухня где-то заблудилась в тылу или неясность общего положения.
Иногда им попадались сгоревшие, искорёженные прямыми попаданиями грузовики и бронетранспортёры, танкетки и широкие немецкие фуры, сваленные на обочины трупы лошадей и немцев.
– Во как, братцы, «горбатые» поработали!
– Сила – силу…
Бойцы задумчиво качали головами.
– Да, отступать тяжело, – косились на дымящиеся останки обозов и колонн «старики», помнившие своё отступление, убитых товарищей, оставленных на обочинах дорог, свои обозы, своих перепуганных лошадей и растерянных командиров.
Уже на рассвете их догнал конный посыльный от комбата Солодовникова и вручил приказ: «Движение на запад прекратить. Принять вправо от шоссе, 50 м. Костры запрещаю. Отдых до 8.00. К 7.00 доставить донесение по форме № 1/БВ. А также доложить о состоянии вооружения и наличии боеприпасов. Личный состав накормить горячим. Выражаю благодарность за атаку р-на “Аэродром”. Комбат-3 Солодовников».
– Рота! Стой! – крикнул Воронцов, вскинув руку навстречу идущим. – Командира взводов и старшина Гиршман – в голову колонны!
Он передал приказ комбата. Взводы тут же начали втягиваться в лес.
– Ох, ухайдокались!
– Кашки б сейчас, – мечтательно произнёс кто-то, как первую строку стихотворения. – Горяченькой…
Воронцов стоял на полянке, где посветлей, и рассматривал карту. Омельяновичи они прошли стороной. Чернавичи тоже остались где-то справа, в лесу. Значит, они уже шли по Чернавичской пуще. До шоссе совсем немного. Возможно, мехкорпус уже перехватил его своими авангардами, вот теперь и нажимает вперёд, пока брешь открыта и немцы не опомнились.
Вернулся санитарный обоз. Веретеницына доложила усталым тусклым голосом и тут же улеглась на повозку, подгребла под себя и под коленки соломы и свернулась калачиком. Санитары привезли боеприпасы. Один из ящиков лежал рядом с санинструктором. Воронцов, отдавая распоряжения командирам взводов, подошёл к повозке, наклонился к спящей и погладил её по плечу. Потом снял шинель и накинул сверху. Ящик уже унесли. А он всё стоял и смотрел на Веретеницыну. Она вдруг подняла голову и посмотрела на него.
– Что, пожалеть хочешь? Ну, так пожалей, а не стой пеньком, – тем же усталым голосом сказала она.
Он ничего ей не ответил. И она сказала хриплым голосом, уже сквозь сон:
– Лейтенанта… не довезла. Слишком много крови потерял. А за заботу спасибо. – И она нежно и преданно, как собачонка о руку хозяина, потёрлась щекой о его шинель.
Вот и ещё одного взводного нет. Неделю повоевал. И скольких сегодня не стало… Воронцов шёл к повозке старшины Гиршмана и думал о том, что сейчас придётся составлять донесения о безвозвратных и санитарных потерях. Во взводах, должно быть, уже составили списки убитых и раненых, и теперь их надо свести в один, общий. Какой длины он окажется?
Кухня стояла на просторной полянке под сосной. Возле неё клубился народ. Некоторые подходили уже по второму разу.
– Давай, Зыбин, не жадничай, – говорили ротному кашевару, зная, что сегодня тот не откажет, потому как приказ ротного был кормить от пуза. А пузо у солдата могло растягиваться, как гармонь. Да и выбыло много народу, тогда как закладка сделана на полный состав роты.
Бойцы азартно гремели и скребли ложками из своих котелков и котелков своих убитых товарищей. Они хорошо понимали, что сегодня каша непростая. Такая каша случается редко. И достаётся она не всем.
– Положи и за Храпунова.
Храпунов? Что с ним, внутренне вздрогнул Воронцов. Крупнокалиберный пулемёт ДШК, первым номером при котором состоял старший сержант Храпунов, сегодня не раз выручал роту. Особенно когда брали вторую и третью линии.
– Что с Храпуновым? Убит? – спросил он в темноту, в гущу бойцов, старательно подчищавших котелки.
– Ранен, Александр Григорьевич, наш Храпунов. В плечо ему попало. Осколком. Но так неудачно, что вряд ли он теперь к нам вернётся. Вот такие дела, Александр Григорьевич.
Он уже привык, что вне боя бойцы называли его по имени и отчеству.
Старшина Гиршман спорил с кем-то, стоя под сосной. Воронцов направился к нему и увидел Владимира Максимовича.
